Погребение, открытое в декабре 1925 г., широко известно в отечественной науке как знаменитый «Марфовский клад». Сведения о находке и составе клада содержатся в обзорном исследовании Ю. Ю. Марти, приуроченном к столетнему юбилею Керченского археологического музея. Там же были опубликованы некоторые золотые вещи из этого погребения. К сожалению, все предметы из Марфовского клада были утеряны в ходе эвакуации их в Армавир. В архиве Керченского историко-археологического музея хранится дело, содержащее информацию об эвакуации древностей в 1941 г. Золотые предметы из марфовского погребения в составе: «большой пряжки с гранатами в виде двух треугольников, наушных подвесок, двух небольших пряжек, 26 пластинок, золотой розетки и венца» были упакованы в ящик № 6 чемодана № 15.
В конце сентября 1941 г. Комиссией Керченского горкома в присутствии Ю. Ю. Марти чемодан был запечатан и эвакуирован вместе с другими экспонатами и архивными документами в г. Армавир. 7 октября, при получении, он был вскрыт, все вещи были сверены с описью, затем опять запечатаны. Вплоть до июля 1942 г. он хранился в Армавирском исполкоме горсовета, затем, при приближении немцев к городу, заведующей секретной частью городского исполкома А. М. Авдейкиной чемодан был доставлен в станицу Спокойное, где был сдан в филиал Госбанка. В акте Армавирского исполкома от 16 июля 1943 г., адресованного Керченскому музею уведомляется о том, «что все здания, в которых находилось имущество музея, сожжены, опись и акты уничтожены. Дальнейшая судьба чемодана неизвестна.
Вернемся в послереволюционные годы, когда в 1921 г. Ю. Ю. Марти был назначен директором Керченского музея и старался всеми силами возобновить научно-исследовательскую работу музея. Однако в тех условиях это было далеко не просто. Летом 1922 г. Ю. Ю. Марти обратился лично с письмом в ГАИМК, в котором просил у ленинградских коллег срочной помощи:
Если не будет оказана самая широкая материальная помощь сотрудникам музея, то гибель всего археологического дела в Керчи неизбежна. Если люди вымрут, я никого на их место не найду... Во избежание, прошу ходатайствовать о выдаче полного числа паёв и аккуратной выплате жалования.
С рабочими музею приходилось расплачиваться мукой, отпущенной Продовольственным комитетом по предложению Исполкома Керчи. В таких непростых условиях осуществлялась археологическая работа Керченского музея. В начале 1926 г. Ю. Ю. Марти получил сведения об открытии 26 декабря 1925 г. крестьянином С. Нешевым в кургане над хутором Бикеч у деревни Марфовки могилы с драгоценными вещами «готского стиля». 23 января 1926 г. из этого погребения С. Нешевым были доставлены в Музей следующие вещи: золотой венец из тонкой золотой пластины, укрепленной на бронзовом каркасе, усеянной сердоликовыми камнями по 2 и 3 в ряд (всего камней — 61), свободное пространство между камнями было заполнено зернью в форме треугольников, посреди венца камни были расположены крестом; восемь тонких золотых пластинок разнообразной формы и величины и две золотые подвески овальной формы с гнездами от выпавших камней, с 20 лучами, сильно поврежденными «от неумелой раскопки».
По словам С. Нешева, сама гробница была сложена из каменных плит и сверху покрыта одной из них, погребенный был ориентирован головой на запад (отдельно отмечается отсутствие деформации черепа), венец был найден у изголовья вместе с разбитой стеклянной глубокой чашей с выпуклым орнаментом и круглым бронзовым зеркалом, которое разбилось и в музей доставлено не было. У ног умершего находилась маленькая пряжка. Местонахождение колтов С. Нешев указать не мог, так как они были выброшены с землей при раскапывании погребения и оказались найденными лишь после просеивания земли в насыпи кургана. Затем, на протяжении нескольких месяцев, самим Нешевым и еще тремя крестьянами, участвовавшими вместе с ним в просеивании земли из могилы с кладом, в музей сдавались различные предметы. 18 февраля 1926 г. С. Нешевым были доставлены в Керченский музей: круглая золотая бляшка с сердоликом посередине, прямоугольная золотая пластинка с двумя маленькими сердоликами и обломок золотой пластины с тремя гнездами от выпавших камней.
19 февраля крестьянином И. Л. Израилевским была сдана в музей тонкая золотая пластинка из этой же гробницы, а 28 февраля Ф. А. Пшеничным были доставлены в музей золотая массивная пряжка, шесть тонких золотых пластинок с тиснением в виде квадратов и две части тонкой золотой пряжки, соединенные вместе, украшенные двумя камнями. 5 марта 1926 г. И. Г. Волочугой доставил из той же гробницы золотую пластинку с тремя сердоликами и двумя пустыми гнездами и небольшую прямоугольную пластинку с вырезом.
Опасаясь за дальнейшее расхищение вещей, в мае Ю. Ю. Марти осуществил поездку в д. Марфовку, после которой С. Нешев доставил в Музей еще одну крупную вещь из этого же погребения, «не вполне ясного назначения». И. П. Засецкая определяет ее как золотой кулон, орнаментированный семнадцатью вставками камня в напаянных гнездах, треугольниками и пирамидками из зерни и трапециевидной пластинкой со вставками по краям. Как отмечал Ю. Ю. Марти:
Можно предположить, что Нешев хотел утаить последнюю вещь, но потом под влиянием бесед со мной и надсмотрщиком сдал ее в Музей в надежде получить большое вознаграждение.
Помимо открытой гробницы с кладом, по свидетельству самого С. Нешева, к северу от нее оказался еще склеп, который был разорен и ограблен. Из плит, покрывавших склеп, одной плиты, располагавшейся над изголовьем, не было на месте, на восточной плите стояла лепная сероглиняная миска, которая была тоже сдана в Керченский археологический музей. Ю. Ю. Марти сообщил о таком выдающемся открытии в Музейный отдел Главнауки и ГАИМК, обращая внимание на то, что
Слухи о такой находке взволновали местное население, из-за чего поднялась волна кладоискательства.
Исследователями был получен открытый лист и необходимые средства, и Ю. Ю. Марти вместе с надсмотрщиком отправился для осмотра и доследования погребения с марфовским кладом. Они прибыли в деревню Бикеч 27 ноября 1926 г., но приступить к раскопкам на следующий день не смогли, поскольку «болгары по случаю праздника отказались работать, и день был посвящен предварительному осмотру ближайших окрестностей Бикеча и Марфовки». Работы были начаты 29 ноября с небольших разведок на Аккосовом валу. Ю. Ю. Марти пишет, что
При въезде в Бикеч вал этот высотой около 63,9 м образует как бы ворота, где скрещиваются дороги — по левую сторону находится село Бикеч или Шамалака, по правую же сторону, мимо соленого озера, идет дорога в болгарское село Марфовку.
Исследователь предположил, что этот естественный горный кряж был приспособлен в древности для оборонительных целей: «местами на гребне горы по обеим сторонам входа видны круглые возвышения, в виде усеченных конусов. Можно предположить, что на этих круглых площадках, усеянных фрагментами керамики, возвышались в старину сторожевые башни». В ходе предварительной разведки вала Ю. Ю. Марти осмотрел разоренный склеп, «недавно открытый во время полевых работ крестьянином Албановым». Этот склеп, построенный из мощных больших плит внутри распаханного кургана, оказался разоренным, верхняя плита отсутствовала. Затем, вернувшись в Бикеч, Ю. Ю. Марти осмотрел курган, в котором было найдено богатое погребение с золотыми вещами «инкрустационного стиля». Согласно описанию Ю. Ю. Марти, курган находится на площади вала, как раз над хутором С. Нешева. Он был сильно распахан (его высота — 1 м, диаметр — 12,8 м). В его центре находилась большая впадина, очевидно, бывшая там еще до раскопок С. Нешева. Археолог отмечал, что «от него в 30 шагах к востоку находится другой курган меньших размеров. А в шагах 120 к севру на конечном пункте вала, спускающегося в деревню Бикеч, находится еще один курган, также сильно распаханный, с многочисленными впадинами и ямами».
29 ноября Ю. Ю. Марти вместе с надсмотрщиком и несколькими рабочими приступили «к раскопкам могил, уничтоженных Нешевым» (каменной могилы с кладом и склепа, находившегося ниже). По свидетельству Ю. Ю. Марти, им представилась «картина полного разорения: камни могильных сооружений были снесены и убраны на хозяйственные постройки. Три черепа были нарочито разбиты на мелкие части и разбросаны, так что определить, какой из них из какой могилы, невозможно. Весьма досадно, что нельзя установить череп особи, погребенной в богатой могиле. В том месте, где, по словам Нешева, находились богатые погребения, исследователи стали осторожно перебирать землю, выявляя постепенно дно могилы у изголовья и у ног». В результате было точно определено местоположение и направление погребения, каменные стены которого были уничтожены. Глубина могилы составила 1,5 м, ширина — 1,1 м, длина — 1,9 м. Как показали раскопки, эта гробница примыкала к склепу, опущенному на 1,1 м глубже.
Склеп, имевший также направление с востока на запад, состоял из небольшого дромоса и камеры, в которой находилось два погребенных, ориентированных головой на запад. У первого костяка, «находившегося ближе к готскому погребению», в изголовье находилось истлевшее бронзовое зеркало с железной ручкой, краснолаковая миска, одноручный краснолаковый кувшинчик, в районе тазовых костей — «глиняная буса» и фрагментированный железный нож. В изголовье, были зафиксированы собранные в кучу человеческие кости — взрослого человека и младенца. У ног второго погребенного были найдены фрагменты железных удил. В ходе дальнейших раскопок по направлению к центру кургана был обнаружен фрагмент основания стены, сложенной из мелкого камня, по- видимому, являвшейся остатком стены склепа, разрушенного С. Нешевым. При просеивании земли из этого склепа были найдены: несколько фрагментов расписных чернолаковых сосудов, два фрагмента от стеклянного сосуда, доставленного Нешевым в Музей, одна золотая пластинка, идентичная тем пластинкам, которые сданы в Музей Нешевым и его «сотрудниками». Таким образом, был сделан вывод о том, что в кургане было совершено несколько по- гребений, «сменявших друг друга»: самое раннее из них — разоренное погребение с черно лаковой расписной посудой, костяки из которого были сложены в кучу в изголовье более позднего захоронения.
В предверии юбилея Керченского музея была выпущена небольшая брошюра «Сто лет Керченского музея», написанная директором музея Ю. Ю. Марти, где упомянуты найденные в селе Марфовка вещи и сделана первая интерпретация находки. Ю. Ю. Марти пишет следующее:
Из случайных находок последнего времени отметим богатое погребение с вещами готского стиля, открытое при добывании камня крестьянином болгарской деревни Марфовки С. Нешевым в поле небольшого распаханного кургана на гребне Асандрова вала. Вещи при содействии исполкома и Сельсовета были доставлены в музей. Найдена диадема, усеянная сердоликами и украшенная треугольниками из зерни, с орнаментом посредине в виде креста, ушные подвески типа, отмеченного в отчете Археолог. Комиссии 1902 г., и головной убор, богато украшенный сердорликовыми камнями.
Ю. Ю. Марти предложил первую интерпретацию «Марфовского клада», отнеся его к «Готским древностям», т. е. к предметам «инкрустационного» или «полихромно- го стиля», известным по находкам из склепов Госпитальной улицы в Керчи и датируемых IV—V вв. н. э.
Широкую известность в научной среде эти вещи получили лишь после их публикации ведущим отечественным специалистом по эпохе переселения народов Ириной Петровной Засецкой. Описывая погребения гуннской эпохи нижнего Поволжья и анализируя найденные в погребениях диадемы и кулоны, И. П. Засецкая дала, используя в основном те же архивные материалы, краткое описание комплекса, привела план кургана и фото найденных там вещей, а также предложила свою атрибуцию погребения из Марфовки. Автор датировала данный комплекс в более широких рамках, чем эпоха Атиллы: концом IV в. — первой половиной V в. н. э. Те же выводы были повторены И. П. Засецкой и чуть позднее: «Такие кулоны найдены в богатом женском погребении в степной части Крыма у дер. Марфовки, вероятно, составляли гарнитур знатной женщины гуннской эпохи»
Совершенно иную точку зрения имел А. К. Амброз, анализируя комплексы с полихромными изделиями эпохи переселения народов. Он выделил комплексы с полихромными колтами, диадемами в III группу и датировал их совершенно иным временем: «III группа отличается инкрустированными украшениями, чрезвычайно обильно, до перегруженности усыпанными зернью: Боровое. Кара-Агач, Игрень. Цюрупипск (быв. Алешки), Ленинск, Варна в Болгарии и др. Обычно их не выделяют среди комплексов V в., хотя стиль и набор форм в них совсем иные. А. К. Амброз считал, что комплексы выделенной им группы III относятся к более позднему времени: к VII, отчасти, к VI в. н. э. Он уточнил атрибуцию и хронологию комплексов III группы: «Основная масса украшений III группы вообще не имеет аналогий или имеет их в лишенных узкой даты древностях Таласа и Тянь-Шаня. Сами по себе не определяют дату и редкие находки вещей V в. или их обломков в комплексах III группы (Марфовка, Ленинск): ведь отдельные стеклянные сосуды и другие предметы римской эпохи известны в комплексах VI—VII вв. и на западе. Их или долго берегли, или помещали в могилы, находя случайно при рытье ям».
Оба автора, и И. П. Засецкая и А. К. Амброз, несмотря на вышедшие в 1985—1986 гг. итоговые статьи о подведении итогов дискуссии, где еще раз подробно разбирались все аргументы каждой из сторон, остались каждый при своем мнении. Тем не менее, в итоге в споре о атрибуции древностей типа Марфовки и их хронологии победила точка зрения И. П. Засецкой, и все исследователи сегодня относят данное погребение к эпохе переселения народов и к культуре кочевых гуннских племен.
Попытки дать этническую атрибуцию многочисленным памятникам гуннской эпохи разных удаленных территорий от Средней Азии до Венгрии, включая крымские памятки, были сделаны еще Й. Вернером. Й. Вернер выявляет целый ряд восточных элементов: обычай деформации черепа, сложносоставной лук, некоторые формы мечей, бронзовые котлы, зеркала с петелькой на обороте, конская узда и др. Показав широкое территориальное распространение памятников гуннской эпохи — от Казахстана до Венгрии, Й. Вернер считает, что европейские гунны не могут считаться единственными носителями культуры эпохи великого переселения народов. Пытаясь отождествить отдельные погребения с конкретными племенами — аланами, гуннами, германцами и др., Й. Вернер приходит к выводу, что большинство захоронений не поддается этническому определению.
Сделаны были также попытки уточнить этническую атрибуцию крымских комплексов, отнесенных к гуннской эпохе. А. И. Айбабин писал по этому поводу следующее: «После смерти в 453 г. Аттилы и разгрома гуннов в битве на реке Недао в Паннонии в 454 г. их союз распался. По сообщению Иордана, многие входившие в него племена вернулись в Причерноморье, туда, где ранее жили готы. Кочевавшие там в V в. гуннские племена Приск называл акатцирами. По словам Прокопия, степи между Херсоном и Боспором во второй половине V в. занимали гунны. Иордан помещал в степи около Херсона гуннское племя альтциагиров. С одним из этносов следует связать захоронения из Чикаренко, Марфовки и Изобильного».
Более точную этническую атрибуцию предложили недавно М. М. Казанский и А. В. Мастыкова: «Итак, по археологическим данным, среди степных древностей гуннского времени можно выделить две большие культурные зоны: “западную” — от Дуная до Днепра, и “восточную” — от Днепра до Урала. Только на востоке известны захоронения в каменных склепах античного времени, возможно, имевших у степняков ту же символическую нагрузку: Беляус (погр. 1), Марфовка, Усть- Альма. Таким образом, “царским” гуннам должны соответствовать древности выделенной нами “западной” группы и, видимо, пограничные им памятники “восточной” группы на р. Молочной и на левобережье Днепра. Остальные погребения “восточной” группы, располагавшиеся в “припонтийской Скифии”, то есть на Дону и, может быть, в Крыму, логичнее связать с акацирами» Будем надеяться, что Марфовский клад не исчез навсегда и его еще найдут, и тогда будет возможно скрупулезное изучение всех предметов комплекса, но это уже дело будущих исследований.
